Я села на край мостков, обняла подошедшую Арву, уткнуласьлицом в шелковистую шерсть. Арва заскулила, завертела хвостом, мокрый языкпрошёлся по моей шее. Дома я ходила жаловаться дедушкиной могиле. А если никтоне глядел, обнимала Злую Берёзку, прижималась к холодной белой коре, ко мнесила из неё исходила… Куда здесь? К Хагену? На Славомиров курган?

Уйду из дружины, подумала я внезапно как о решённом.Подумала и почти с изумлением огляделась вокруг. Примерилась вслух:

– Уйду из дружины.

Сгущались серые сумерки, рождалась холодная, моросящаяосенняя ночь, и больше никто не казался мне из-за небоската, не простирал руку,бросая малиново рдеющий меч… Я всё возмогла, чего захотела. Я показывала новымотрокам, как надо бороться, и у них не было времени для наглых улыбок. А иногдаи моченьки не было. Детские по отчеству величали. Старшие мужи за меня вставалидаже против вождя, чего доброго, когда-нибудь дождусь, испросят совета…

Но не было здесь Того, кого я всегда жду.

Уйду из дружины. Вот выпадет снег – поклонюсь побратимам ивоеводе. Не силой же остановит. А что ему меня останавливать. Я от негоприветного слова не слышала, я ему – надломленный лук, замирённый друг… Небось,вздохнёт с облегчением.

Я не вернусь домой, как Ярун. Безмужней старшей сестре примладших мужатых – сором, до старости не отмоешься. Избушку срублю себе впотаённой крепи лесов, где моему Богу приглянется. Срублю дерево, пущу повольной реке, сама следом пойду. И если живёт где-нибудь на белом свете Тот,кого я всегда жду…

Арва оставила утешать меня и на мгновение насторожилась,потом снова завиляла хвостом. Совсем одряхлела: я прежде неё узнала Блуда,бережно шедшего к нам по склону, по жёсткой осенней траве. Про Блуда вождьмолвил – этот воин мне нужен. Обо мне никто не молвит подобного, никому ненужна.

Побратим присел рядом на мостки, поджал скрещённые ноги погалатскому обвыку. Я тоже так умела сидеть, но недолго.

– Плачешь никак? – сразу угадалновогородец. – Кто обидел?

Я вздумала отмолчаться:

– Никто не обидел…

– Оно и видать, – хмыкнул Блуд. – Да выпил онтвоё зелье. Не подавился.

Вот когда как следует защипало в носу! Пришлось ждать, покаотлегло.

– Что значит по-датски, эх кан бара виссла, хун коммирсьяльв? – повторила я речи весёлого Хаука, потом ответ пожитого: – Тисэйир сидан, хвейм эр хур ликур, свейни эда мэй…

– Что? – спросил Блуд. Он хорошо знал языкСеверных Стран. Он помолчал, потом выговорил сквозь зубы: – Один меч твоегоХаука исцелил, другой его в могилу отправит, вот что это значит.

Я с удивлением различила тяжёлый мужской гнев, стольнепохожий на его обычные вспышки. Ой мне! Вечная моя судьба, нажаловаться,потом отводить грозу от обидчика.

– Не тронь его, брат… Ему воевода жизнь подарил, ты липеречить собрался?

– Не будет он хвастаться, что болтал о моей сестре иушёл безнаказанным. Вот подожди, пусть только поправится.

– Они меж собой толковали, я ненароком услышала. И ясама могу наказать, кого пожелаю.

Эти слова Блуд пропустил мимо ушей. Он что-то заметил вморской темноте и вглядывался, приподнявшись.

– Корабли! – сказал он, обернувшись. – Двакорабля! Первый Вольгаста воеводы, второй на датский похож!

Блуд подхватил на руки Арву, и мы помчались наверх. Скоронад кручей у крепости, потом и на берегу загорелись костры. Отроки возгнеталияркое пламя растянутыми плащами. Лодья белозёрского воеводы скоро причалила,Вольгаст сбежал по сходням встречь побратиму… и как в стену ткнулся, не найдяСлавомира. Я видела: он спросил о чём-то нашего воеводу, и даже в свете костровбыло видно, что губы у него побелели. Мстивой только молча кивнул. Вольгастзакрыл на несколько мгновений глаза, каменея пятнистым от ожогов лицом. Ни датьни взять рванул из тела стрелу и надумал припечь рану железом… Жило их трипобратима, осталось двое. Хаген мне ничего не рассказывал о гейсах Вольгаста, атоже были, наверное. Вольгаст поднял голову и оглядел всех нас, стоявших посклону, едва ли не с недоумением, зачем это мы живём, когда погиб Славомир…Белозёрскому воеводе понадобилось усилие, чтобы повернуться к Мстивою и что-тотихо сказать, взяв за плечо, и из уст в уста передали:

– Князь Рюрик велит нам с тобой датчан миловать, еслипервыми не полезут. А вот если кто из Нового Града, с теми ратиться без пощады.Нету у нас больше мира с князем Вадимом…

Помню, я сразу подумала про Нежату, уехавшего с Оладьей, апосле – что Хаука и других теперь, пожалуй, отпустят за выкуп, если сыщетсябогатей, отдаст серебро.

– Кого с собой привёл? – спросил наш воевода,кивнув на второй корабль. И усмехнулся: – Уж не датчан ли?

– Гостей урманских, – ответил Вольгаст. – ВБелоозере у меня зимовать напросились…

Урмане проворно убрали драконью морду со штевня, кинулимостки, черноволосый хёвдинг вышел на берег, направился к двоим воеводам. Унего висел меч при бедре, но ножны были завязаны ремешком, и все это видели.Хёвдинг поклонился Мстивою, заговорил по-варяжски. Мстивой ответил на северномязыке, он владел этой речью не хуже, чем нашей, словенской. Он совсем ничего несказал о княжеском повелении. Он и не скажет. Я вспомнила его разговор состариком у чёрного озера…

Локоть Блуда вонзился мне в рёбра.

– Смотри!

С лодьи Вольгаста на берег шёл человек, под которым упругиееловые доски гнулись с жалобным скрипом. Вот уж кто топнет ногою – семероубегут!

Немытые волосы космами падали на глаза, а глаза былималенькие, красные в летящих бликах огня, нос широкий, с большими ноздрями… Мыпереглянулись. Мы вдвоём не составили бы половины этого человека. И он был нежирен – не сало, могута телесная распирала на нём давно не стиранную рубаху… Оннёс мешок, в котором царапалось и скулило что-то живое.

– Здрав будь, Милонег, – не чинясь, приветствовалего наш воевода. – Никак вернуться решил?

Похожий на вепря молча раскрыл мешок, запустил туда руку ивытащил криволапого, удивительно уродливого щенка, грязно-серого и лопоухого.Поднял за шиворот, и я не сразу смекнула, что щенок был уже почти со взрослуюлайку. Он вырастет в могучего и гордого пса, но путешествие в душном мешке,качка и холод совсем отняли у него храбрость: малыш сучил в воздухе мосластымилапами, надрываясь отчаянным плачем, а потом пустил крутую жёлтую струйку.Мстивой отступил на полшага и засмеялся. Мы давно уже не слыхали, как онсмеётся.

– Держи, – сказал Милонег. – Я привёз его изИрландии, там такими травят волков. Его зовут Гёлерт.

Вождь взял щенка, а Милонег пошёл наверх к крепости. У негоза спиной висел меч на две ладони дольше всех, какие я до сих пор видела.Бородатые кмети здоровались, как со старым знакомцем.